ИСТОЧНИК

«Кьеркегор и Гоголь, вглядываясь, оба видят недобрую одержимость всех; сами они отличаются от всех именно только тем, что видят адские, темные жесты людей-кукол, словно подменяемых на ходу»; «Гоголь: «Все теперь расплылось и расшнуровалось. Дрянь и тряпка стал всяк человек; обратил себя в подлое подножие всего и в раба самых пустейших и мелких обстоятельств, и нет теперь нигде свободы в истинном ее смысле». Человек – манекен, дергаемый кем? «Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила – и мир это видит весь, и как очарованный, не смеет шевельнуться?» («Выбранные места из переписки с друзьями», XXXII, Светлое Воскресенье). У Кьеркегора только язык другой, в котором больше философской дисциплины и отстраненности: человек отдал свою самость силам, которые за его спиной им манипулируют и за него принимают решения; «может быть, человеческий род так дегенерировал, что уже вообще не рождаются индивиды, способные вынести христианство?» (Pap. XI А 369, запись из последнего года жизни). И очень важное: «Моя меланхолия в течение долгих лет сделала так, что мне не удавалось сказать себе самому «ты» в самом глубоком смысле. Между меланхолией и этим «ты» простирался целый воображаемый мир... Это из него я отчасти черпал в своих псевдонимах» (Pap. VIII А 27, из дневника 1847 г.)»; «Сверхусилие было приложено этими людьми христианской культуры, чтобы найти в себе безусловное содержание. Вычерпыванию неподлинности не было видно конца; юмору, иронии оказывалось подлежащим все в человеке»; ««Я только что пришел из общества, душою которого я был. Остроты сыпались с моих уст, все смеялись, восторженно смотрели на меня. – А я, и тут мое тире должно быть длинным, как радиус земной орбиты, – я погибал и хотел застрелиться». Это запись Кьеркегора (Pap. I А 161) в тот самый год, когда Гоголь поставил своего очень смешного «Ревизора» – и сразу уехал за границу»; «Распад смертного состава такой, что само тело едва не осыпалось с живых; и за то, что они не хотели закрывать глаза на это, забываться известными в человечестве способами забывания, прежде всего придумыванием для себя в церкви манекена Бога, еще одного манекена, – за это смерть еще злее шла по их следам, причиняя страдания, от которых оба чувствовали себя при жизни в гробу. Я в состоянии, при котором нехристианин давно бы покончил с собой, – эти слова Кьеркегора о себе полностью приложимы к Гоголю; вернее, Гоголь собственно то же о себе и говорит: «Временами бывает мне так тяжко, что без Бога и не перенес бы» («Выбранные места...», XVIII)»; «Читаем из книги записи поступающих пациентов общественной больницы Фредерикса, куда Кьеркегора, упавшего от истощения на улице, привезли 2.10.1855 г.: «Он рассматривает свою болезнь как смертельную. Его смерть, говорит он, необходима для дела, на которое он растратил всю силу своей души, ради которого он в одиночестве трудился и для которого, как считает, был единственно предопределен; отсюда тяжелая работа мысли при такой немощи тела. Если он будет жить, то должен будет продолжить свою религиозную борьбу, но она выдохнется, тогда как, наоборот, борьба посредством его смерти сохранит свою силу и, верит он, принесет победу»»; «Они отдали жизнь за ближних в обоих смыслах этого предлога – и ради них, и вместо них».