ИСТОЧНИК

В начале было Слово,
но слово - не слова,
и на простой основе
играем в трижды два,

стихи звучат, всё раньше
уйдя в небытие,
чтоб длилось, длилось дальше
молчание твое.

Царь-живописец написал свой Лик
не охрой и не золотом,
а просто утонув на миг
в суровом полотне иного мира.
Затем мы обвели его
ярчайшей кровью –
и разошлись по разным берегам реки.

Он так нас создал –
чтобы я любил
и обнимал тебя бесстрастно.

29.8.13

Оригинал взят у olshananaeva в Солнцеворот

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Хакуин. "Узел с бельём"

* * *
Где твое жало, смерть?
Оно - там, где ты
силишься вырвать себя
из мерзлоты,
там, где узнал предел
радостный бык,
там, где узлами тел
скован язык.
Где же победа
ада?
Везде и нигде.
Свет исчезает при свете,
огонь – в воде

18.10.12

Иона сидит под деревом и ждет конца Ниневвии
Смоковница стала тыквой, затем завяла под солнцем
оно прожигает ему воспаленные веки

И Голос милует город
и огорчает Иону -

жаль ему дерева жаль ему моря жаль Диогена
бродящего в винограднике среди пифосов, полных вина
в самый полдень теряющего фонарь
и Павла, теряющего фелонь, плывущего наугад

А Голос жалеет город
где много людей и скота

Иона не отличает где право где лево
он ждет свершенья воли Того, кто его послал
проповедовать непроходимому городу
Горадо лучше было бы одному воззвать из кита -

Объяли меня воды
до души моей

чем всем спастись всем
не зная даже зачем –
в пепле, в рёве младенцев, быков и ослов
лучше свяжите меня и снова бросьте в поющее море -

в начало Ионы…

5.10.12 Москва

МОРЕ – НАША ИСТОРИЯ

Где ваши пророки, памятники и походы?
Где память народа?
Сэр, в этом сером склепе. В море.
Море – наша история.

В Начале хаос, волны кипели
тяжко, как масло;
потом, как проблеск в конце тоннеля,

фонарь на каравелле,
это уже из Бытия.
Потом переполненный трюм,
стоны, смрад, толчея:

Исход.
На коралловых рифах мозаика из костей,
По ней
проплывает благословенье акульей тени,

и это Ковчег Завета.
Море перебирает на дне
струны дневных лучей,

звучные арфы Вавилонского плена,
а наручники раковин на руках
утонувших женщин – запястья

слоновой кости,
и это Песнь Соломона;
океан все листает пустые страницы –

но где же История?
Потом с глазами тяжелыми, как якоря,
появлялись и пропадали в море

убийцы,
на вертелах запекали туши коровьи,
обгорелые ребра оставляли на взморье,

потом прилив поглотил Пор-Рояль,
это был наш Иона –
но где же ваш Ренессанс?

Сэр, взгляните на взмыленную межу
рифа, он там, под гладью водных пространств,
где проплыли военные корабли;

нацепите маску, я вас провожу.
Все так зыбко, подводно,
сквозь колоннады, мимо готических окон –

это все построил коралл,
а вот ониксоглазый окунь
моргает, в латах, словно лысый король;

а это пещеры,
взгляните – крестовые своды,
это наши соборы,

а когда собираются ураганы,
в пекле – наша Гоморра.
Ветряные мельницы превращают
кости в муку и пыль,

это плачет наш Иеремия –
это всего лишь Иеремия,
где же История?

Потом, как пена на дне иссякающей речки,
красный камыш деревень,
срастающихся в города,

на закате хором поет мошкара,
и над нею церковный шпиль
по Писанью пронзает ребра Христа,

это и есть наш Новый Завет.

Потом появляются белые сестры,
рукоплещут прогрессу моря,
и это Деколонизация –

эмансипация, о ажитация,
иссякшие вскоре,
как кружево моря на солнце,

но это была не История,
это слепая вера
и на каждой скале внезапно отдельная нация;

потом на собранье слетелись мухи,
потом председателем стал журавль,
о праве голоса забрехали собаки,

светлячки понесли свои светлые мысли,
как послы, замелькали летучие мыши,
богомолы построились, как полисмены в хаки,

и мохнатые гусеницы, как судьи,
поползли, изучая людские судьбы,
и тогда вдруг папоротник услыхал

и соленые озерца между скал
услыхали отчетливый звук, а не призвук
Истории –

Это и было начало.

(перевод Андрея Сергеева)

Итак, мы очищаем землю
от тех, кто хочет нас очистить
от ангелов, узоров и схем,
выбить наши ковры
и повесить себе на стены,
нас пуская по ветру, -
и от тех, кто хочет, процедив свою кровь,
сделать зеркало из кирпича.
Видишь,
золото подскочило
в цене,
и свинец по-прежнему цело-
мудрен в своей стихии –
въевшись в траву, в легкие, в мозг,
он поет о прощении.
От огня и воды
не сбежав ни в убожистый хаос,
где царствует смех,
ни в слепительный лес,
что глотает улыбки,
мы очистим себя, как последняя рыба
в иорданских струях,
целовав на прощанье друг друга.

24.8.12

В море нет мне надежды спасти свою душу,
Нет возможности достичь свидания с Другом.
Жизнь моя промчалась словно ветер. Я умираю.
Раз жизнь прошла, нет иного выхода, кроме как умереть.

Твоё лицо — свеча цвета огненного фейерверка,
По краям твоего лица — два локона, источающих амбру.
Из милости явился тебе огонь красоты,
Обратился в те два локона и жжётся.

Мы растрёпаны, словно твой источающий амбру локон,
Мы упали, словно твой всклокоченный чубчик.
Ты сказала: «Я взираю на болящих»,
Мы тоже одни из тех, кто болен тобой!

О, сердце! Если друг твой - воин, не бойся!
Его дело всегда притесненье и месть, - не бойся!
В войске его красоты, воюют два его глаза,
От его пушка и родинки останется лишь чернота, - не бойся!

Завтра, когда от мира останется лишь воспоминание (досл. известие),
Весна явит следы места собрания на Страшный Суд.
Словно зелень, покажут идолы свои головки из земли,
Мы тоже обратим свои головы к влюблённости.

Та шутница, что обосновалась в безрадостном сердце,
Подобно эпохе приучилась к несправедливости.
Научилась она у моего вздоха источать в мир огонь,
Научилась она проливать кровь из моих влажных глаз.

Доколе моя печень будет обливаться кровью от тоски,
День и ночь печаль моя будет становиться сильней?
Днём я думаю, что делать до ночи?
Ночью я в печали — когда ж наступит день?

На пашню сего века, что остался чистым от радости,
Дехканин вечности разбросал лишь семена погибели.
Потому, словно зёрна пшеницы, все, с надорванным сердцем,
Вышли из земли и в землю же ушли.

Поскольку продолженья нет круговращенью небосвода,
Нет выбора в уходе иль приходе.
Хочу я так уйти, чтобы от моего ухода,
На разум оставшимся пыль не осела.

О, цветок моего сердца! Скажи себе: «Будь надимом печали!»,
Будь отлучён от соединения с чужаком и скажи: «Запретно!».
Не пластырем стань, но жаром в сердце не чувствующих боли!
Скажи: «Раз нет пластыря, будь жаром сердца моего!».

К её прекрасному лицу отправился я плача,
Скатилась слеза на её лицо, подобное серебряному месяцу.
Рыдала обо мне слеза моя, и показала лик,
В зеркале её лица, украшающего мир.

Слово жаркое не поразило того, кого оно обратило в печаль,
Не зажгло огонь в печени того, кого оно сожгло.
Ты стал стар в этом мире Шейх Руба‘и, но пока что,
Не нанёс и стежка на свои глаза, привязанные к страсти!

В сердце печаль по Другу, а Друг для нас — сердечная боль,
Печаль в сердце, а печальный в наших сердцах.
Кровью сердца нарисовали мы лик Его,
Чудо то, что эта картина — в наших сердцах!

Нашел у ravshir 

Доблесть спасает мир, но остается чуждой миру. Миру она не нужна.
http://ghoti2222.livejournal.com/31882.html

Hige sceal þe heardra, heorte þe cenre,

mod sceal þe mare, þe ure mægen lytlað.


Ум должен быть тем твёрже, сердце тем отважнее,

Дух тем сильнее, чем меньше наша сила.


«Битва при Мэлдоне», 312-313

via koval_andrei