ИСТОЧНИК

Перед снегом я становлюсь как все - вижу только яркое, или ничего не вижу вовсе.
Снег пойдет только утром, снежинки еще в запасе, как в книге Иова, но тьма и свет
так напряжены, что им не хочется доверять. Нет смысла напрягать зрение там, где сама
возможность зрения скрылась в хрусталике, в зрительном нерве с его слепым пятном,
в мозгу с его неподвластным прямому созерцанию телом. Часы меряются временем, а если
время само есть мера, то чем измерить эту меру, чем мы вообще ее меряем? Не внутренним
же вдохом и выдохом. Рыбы не спят, рыбы поют, издают звуки на пределе наших чувств - но
для нас их пение звучит как мычание. Ангелы молчат, и это молчание разцвечено такими
всполохами, что хочется жадно всматриваться в камни, из которых сложены духовные очи,
а камни все тоньше и гуще, и вот их нет.

Розанов, как известно, считал, что цивилизации губят не их недостатки, а их достоинства. Античную греческую цивилизацию с ее софией погубили софисты, Рим пал от чрезмерной централизации императорской власти, Средние века нашли свой конец в высокой готике и схоластике, а Христианство – в своем главном принципе: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, добро творите делающих вам злое» etc. Если продолжить, технотронную цивилизацию погубит всеохватность принципа техники. Исхода нет. Всё рождается, развивается, достигает расцвета, затем упрощается, достигает порой вторичного расцвета – затем резкое вторичное упрощение, атомизация и гибель. По Розанову, и христианство подлежит этим эмпирико-историческим законам. Возможно, он прав. Но я хотел бы остаться с Христом, а не с этой правдой. Как известно, Магдалина была не овечкой, а беснующейся, причем в ней сидело семь бесов. Как только католиическая церковь начала убивать, сжигать, заточать в тюрьму «магдалин» вместо того, чтобы их исцелять, как это делал Христос, Дух Святой отошел от нее.

PS Я сейчас не говорю о том, что теория Розанова (Гердера, Леонтьева, Шпенглера) в принципе неверная, об этом достаточно сказали А.Ф.Лосев и о.Георгий Флоровский.

«Смерть не событие жизни. Люди не переживают смерти». Так легко это развел Витгенштейн. Но одно дело мысли-слова-или-как-их-там-называют, а другое дело жизнь и смерть. Они пересекаются в одной-единственной точке. Издалека сходятся. И расходятся навсегда. В точке, где они пересекаются, есть некий свет. В этой точке я пытаюсь стоять.
А к самым любимым людям я оба раза в жизни опоздал. Про первый раз говорить здесь не буду, а вот про второй раз, когда умирал мой настоящий отец, мой «отец времени», Айги, могу и сказать пару слов. С моим-то опытом. Ведь мог я уже тогда понять, если он звонит мне в ноябре из Кунцевской больницы, говорит, что «лечить будут долго и нудно», если через месяц, 10 декабря, он снова звонит, говорит, что «еще недолго, а потом домой», то мог же я догадаться, что надо срочно рвать к нему. А затем он замолчал, сказав на прощанье со смехом: «Старец Геннадий твою книжку получил». И два месяца, январь-февраль 2006, я тоже молчал, а если звонил, трубку никто не брал. А затем 21го мне вдруг захотелось нарисовать его, с деревом и фениксом на дереве. И, едва я его нарисовал, вошла мама и сказала: «По «Эху Москвы передали: умер Айги». И какими рисунками я оправдаюсь? Какими словами? Какими прозрениями? Да никакими.
Был сегодня на Феофане, читал Нерсесян. Загадка этот Феофан. Такой апокатастазис в главном нефе Спаса на Ильине - и такой страшный культ столпников наверху. Они поставлены как идеал, не как особый там путь, данный немногим, а именно как запредел, ниже которого – тлен, и кто там лепечет, что каждое тело полно света? Из столпников все человеческое выжжено «нетварным светом», у них спеклись и вытекли даже глаза, они изображены – слепыми. И успокоенными. Макарий тоже с закрытыми очами, все его знают, седые волосы образуют его световидное тело, «плоть святых в будущем Царстве как бы скрадывается» ( Палама в переводе Бибихина). . Христианам легко: «Все там будем»? Судя по Феофану, далеко не все встретятся Там. Так что спешите увидеть друг друга здесь. Это и будет началом апокатастазиса, встречей, восстановлением, да что там, даже восстанием. Апокатастазис как всепрощение и раздачу даром всего самого-самого я не приемлю. Зачем тогда было огород городить? Ради игры? Чтобы Богу было чем скоротать вечность?
А потом я стал рассматривать, отчего же столпники ослепли. И увидел. Эти лица Фефановой Троицы, детские и невыразимо мощные. И эти крыла, порыв и взрыв. Эти улыбки. Ради них действительно можно ослепнуть, не ради умосозерцаемого транса, а чтобы проснуться. And my shining men no more over alone, as I’m sailing out to die.

Ехал вниз по эскалатору на «Октябрьской-кольцевой» и смотрел прямо в глаза людей, поднимавшихся навстречу. Почти все почувствовали прямой взгляд. Почти все отвели глаза. Не отреагировали лишь двое: средневековая «лиса» в стильном красном пальто-плаще и шапочке в духе Брейгеля и девушка вида восточного с луноликим лицом, которая смотрела на себя в зеркальце и подтушевывала реснички. «Лиса» была погружена в созерцание. И глазки закрыла.

На «Новослободской» увидел на эскалаторе человека лет 45-ти, очень похожего на Ханса Янна.

А вот на обратном пути случилось чудо: ехали вниз две девушки из Средней Азии, одетые по-московски во все чорное, и у одной из них, видимо, сильно болел глаз. Она закрывала его темносиним клетчатым платком. Вот она, поймав мой взор на себе, не отвела свой единственный глаз.

То есть боль все решает?

Воскресенье - земля под которой ты ляжешь без прока
поднимись, попробуй над ней поднять
голову,
сердце, хотя бы ладонь -
и тебя оплачут, отпеванье оплатят
и скажут: "Лежи, нельзя".
Воскресенье - это стена,
на коей написано ХРСЪ
остального не разглядеть
или будет она обрушена, как зерно
или Он внезапно - сильный, шумный от вина -
уйдет искать  непосеянных мертвых
вместе с живыми - 
в горы

Воскресенье? да это же воздух
влажная грудь Галилеи
пьешь свет не стесняясь 
сняв небеса словно кожу

21.8.-11.9.11

Намалевал пророка на бумаге цвета песка,
проповедующего зверю с телом барса, шеей жирафа
и с восходящим крылатым солнцем на спине.
Глянул - а по песку ползет поперек
мельчайший рыжий муравей,
и не обращает внимания ни на зверя, ни на пророка.
Ему интересней капля гранатового сока и засохлый сгусток чернил.

НЕРЕДИЦА

         С закрытыми глазами вижу я,
         Сам стерегущий, но не сторожимый.
                                                (Софокл)

Мы расписываем храмы
где слишком много ангелов
сворачивают дороги в горы

где изобилье миров
загибается за угол -

где свет всевременья
поторапливает: б ы ть.

Нам грезится беда:
полным-полно все тех же
вечно разных
святых и ангелов - и поневоле
слов угасают мириады

Друг другу повторяем слепо
одни и те же события
малюя дважды Встречу
Елизаветы и Марии
и трижды Тайную Вечерю
пять раз Сошествие во Ад -
ибо не видим сами себя
запутанные в лабиринте нефов

И лишь Один из нас
в конхе апсиды недвижим неведом
выводит надпись по камушкам мозаик:
"EGO EIMI TO ФOC TOY KOCMOY"

25.2.04 - 18.11.08