ИСТОЧНИК

Лирик, фронтовик и переводчик с восточных языков – не Тарковский под черной стелой, обсаженной туей, а хладбищенский жасмин, притягивающий в самую жару неожиданную тучу и тихое дуновение ветра, становящееся всё сильней. И метафизика чувств истекает не от головы Пастернака на белой стеле, а от тарелки с медом, золотистой каши, гранатов, винограда и слив – разложенных щедро на поминальном столике у Толстых-Сухотиных. Мне всегда казалось странным – ходить на кладбища «к покойникам». И тем не менее – ходил, ходил, надеясь впитать это пространство и разгадать его. Люди почему-то думают, что если что-то назвать – то вот, оно и будет именно этим самым; если проложить тропинки, то нравы смягчатся, и бомжи перестанут шляться по кладбищу в поисках еды и денег. Люди стоят в очереди за смыслами, в конце их ожидает погост: здесь торжествуют имена, а растения являют собой жизнь тех, кого так опрометчиво застолбили на одном месте, наименовав их навсегда. И молитву на миг являет не вечно-сухой крест на могиле А-сов, а неожиданно оживший расколотый клен. Если только его не срубили ради расширения царства имён или в него не врезался Титаник нового кирпичного собора.

Поначалу всё было прекрасно: спал без снов, пробудился, солнца не было; возжёг огонь, призвал имя архангела Уриила etc. Затем поехал на концерт «Лабиринтуса». А надо вам сказать, что Варварка не сильно изменилась с 1989, когда я по ней гулял последний раз. Зато изменились подходы к ней. Раньше к Старому Английскому двору можно было спуститься от церкви Максима-блаженного. И теперь можно. Слева будут палаты и пряничный храм Иоанна Богослова, справа – лабиринт, огороженный зелеными сеточными заборами. Свежевыкрашенными. Разумеется, я с молитвой пошел без перил по довольно крутой каменной лестнице вниз, надеясь отыскать ход. Но его не оказалось. Ворота были на замке. Напрямую к Английскому двору – прохода не было. Зато стоял парник. Торчал воздухозаборник. Под ним наверняка был и есть какой-нибудь бункер. От гостиницы «Россия» остался примерно один пепел – и открывался чудный вид. На миг я опечалился, что нет больше кино «Зарядье», где однажды утром зимой я смотрел «Тень воина». Тем временем меня нагнал ангел. В течение этого вечера он являлся в разных обличьях. Так вот, он был вида восточного и, как потом выяснилось, бежал помогать устраивать концерт «Лабиринтуса». Мы встретились на углу, у звонницы. Ангел тоже давно тут не бывал и заблудился. В лавке светилось окно. Из лавки ангела послали в подклет, где сидела женщина в платке и пурпурной кофте. «Человеку, мол, трудно ходить – откройте, пропустите». Ангел мой был настойчив. Женщина позвонила охраннику, но он отказался прийти: «Занят!» Тогда ангел извинился, попрощался со мной да и сиганул через эти самые запертые ворота на Английский двор. Окошки там крепко так светились сквозь кучу решеток, и на белых стенах были видны то ли изразцы, то ли иконы. Да, забыл разъяснить: для желающих пройти на концерт, не тревожа покой церковных охранников, выделен жестяной неосвещаемый туннель, он идет от Красной пл. до Китай-города. Естественно, было бы лето – я бы хоть как-то добрался до ближайшего конца туннеля, а вот обратно – в темноте? Короче говоря, я не решился. И двинулся назад, к лестнице, выводящей к Гостиному двору. Навстречу мне из дальних палат, чешуйчатых, уютных, васнецово-билибинских, вышел тот самый охранник. Он прошел мимо меня, не замечая меня. Осмотрел место происшествия. И, опять же, прямо чуть ли не коснувшись меня плечом, проследовал на свое законное место. А я, выйдя на Варварку, приложился по полной – зернистый асфальт оказался подледенелым – и был это не поклон, а самое настоящее метание, на локти и колени с размаху. Было не больно, тем паче, что мимо проходили трое эльфов (один из них с музыкальным инструментом типа кантеле в чехле) и понесли меня прямо в Рай, а точнее – перевели через дорогу, где я и сел в грузинское такси. Бензин не зря закончился именно напротив хинкальной на углу Университетского проспекта – иначе я просто умер бы в пробках. Москва стояла.
Переждав, съев оджарули и запив тархуном «Натахтари», я наконец выдвинулся домой, ибо нет ничего лучше дома. Но, пока мы ехали, с нами случилось два инцидента – оба раза мы счастливо избежали etc. А вот у владельцев супердорогих иномарок, которые нас оба раза чуть не срезали, видимо, проблемы, и немалые. «Наверное, им надо помочь!» - заметил мой возница-ангел, чуваш с лицом философа.
И совсем ближе к ночи явился негаданный друг, и с ним улетели мои «Две птицы».

Над юго-западом - зелёный ветер, пылевая буря.
Небо цвета хлора. Давно такого не видел.
Прошлогодние крылышки клёнов понеслись, как на картине Босха,
раня самый воздух.
Двух скворцов порывом ветра просто снесло с проводов и забило
в нерасцветшие еще кусты.
У Илариона аллергия на березовую пыльцу.
Занавесились и ждем грозы, молний, ливня.

Можно накрыть на стол
и попросить Господа войти
просто сказать - "прииди"

но объявить себя заранее победителем мог только Иисус
еще до Голгофы сказавший "мужайтесь, Я побелдил мiр"

а нынешние, отождествляющие себя с Христом
слепые вожди слепых
заранее объявляющие себя победителями
это песня не знает конца

"главное - отбросить страх"
несется с одной стороны и с другой стороны
главное выдать себе самому бессрочный нетварный зеленый свет
алый пасхальный как яйцо

А узрел я его вот здесь: http://hojja-nusreddin.livejournal.com/2858616.html

Ницше в это время - медбратом в сражении при Седане.
Константин Леонтьев - консулом в Тульче.

Какое вино вы любите - старое или новое?

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Рикша из Калькутты,
он не наследник драгоценных камушков и традиций
и не гость на празднике - он везет тех, кто едет,
его лицо - зеркало
всех революций сразу.
Одно хорошо - асфальт
только что полили водой,
вперемешку с охрой и прахом.

"Фабер понюхал книгу.
 - Знаете, книги пахнут мускатным орехом или еще какими-то пряностями из далеких заморских
стран. Ребенком я любил нюхать книги. Господи, ведь сколько же было хороших книг, пока мы
не позволили уничтожить их!"

Дойдя до этих слов, я взял и наконец понюхал дешевенькую книгу, которую дала мне женщина,
что предпочла погибнуть в пламени вместе со своими книгами. Она пахла детской мочой крепчайшим
"сталинским" лаком. Я очень хорошо помню этот запах, в ГЗ МГУ им пропитывается всё живущее там.
Пропитывался им и я. Тут вспомнилась песня моего друга Леонида (с коим яблочко на Таганке мы
с небес получили однажды). Он зимовал в ГЗ в 1992-93. Не знаю, где сочинил, скорее всего - там:

Вчера я видел во сне огонь,
А сегодня мой дом - сгорел.
Скажешь ли ты мне теперь, что я вор,
Глядящий на мир сквозь замочную щель?

Ветер меня заставляет дрожать,
А Солнце меня опаляет огнем.
Можешь ли ты показать мне окно?
А я - покажу тебе дверь!

Любил он тогда Егора Летова. Да и общался с ним. 
Где сейчас Леонид - не знаю.

Сталинский лак из ГЗ - неубиваемый, невыдыхающийся, бессмертный, несгораемый, в отличие от наших книг и песен.

«Смерть не событие жизни. Люди не переживают смерти». Так легко это развел Витгенштейн. Но одно дело мысли-слова-или-как-их-там-называют, а другое дело жизнь и смерть. Они пересекаются в одной-единственной точке. Издалека сходятся. И расходятся навсегда. В точке, где они пересекаются, есть некий свет. В этой точке я пытаюсь стоять.
А к самым любимым людям я оба раза в жизни опоздал. Про первый раз говорить здесь не буду, а вот про второй раз, когда умирал мой настоящий отец, мой «отец времени», Айги, могу и сказать пару слов. С моим-то опытом. Ведь мог я уже тогда понять, если он звонит мне в ноябре из Кунцевской больницы, говорит, что «лечить будут долго и нудно», если через месяц, 10 декабря, он снова звонит, говорит, что «еще недолго, а потом домой», то мог же я догадаться, что надо срочно рвать к нему. А затем он замолчал, сказав на прощанье со смехом: «Старец Геннадий твою книжку получил». И два месяца, январь-февраль 2006, я тоже молчал, а если звонил, трубку никто не брал. А затем 21го мне вдруг захотелось нарисовать его, с деревом и фениксом на дереве. И, едва я его нарисовал, вошла мама и сказала: «По «Эху Москвы передали: умер Айги». И какими рисунками я оправдаюсь? Какими словами? Какими прозрениями? Да никакими.
Был сегодня на Феофане, читал Нерсесян. Загадка этот Феофан. Такой апокатастазис в главном нефе Спаса на Ильине - и такой страшный культ столпников наверху. Они поставлены как идеал, не как особый там путь, данный немногим, а именно как запредел, ниже которого – тлен, и кто там лепечет, что каждое тело полно света? Из столпников все человеческое выжжено «нетварным светом», у них спеклись и вытекли даже глаза, они изображены – слепыми. И успокоенными. Макарий тоже с закрытыми очами, все его знают, седые волосы образуют его световидное тело, «плоть святых в будущем Царстве как бы скрадывается» ( Палама в переводе Бибихина). . Христианам легко: «Все там будем»? Судя по Феофану, далеко не все встретятся Там. Так что спешите увидеть друг друга здесь. Это и будет началом апокатастазиса, встречей, восстановлением, да что там, даже восстанием. Апокатастазис как всепрощение и раздачу даром всего самого-самого я не приемлю. Зачем тогда было огород городить? Ради игры? Чтобы Богу было чем скоротать вечность?
А потом я стал рассматривать, отчего же столпники ослепли. И увидел. Эти лица Фефановой Троицы, детские и невыразимо мощные. И эти крыла, порыв и взрыв. Эти улыбки. Ради них действительно можно ослепнуть, не ради умосозерцаемого транса, а чтобы проснуться. And my shining men no more over alone, as I’m sailing out to die.