Вижу Его распятого и радуюсь... +

 
 Распятие. Дионисий (ок.1500)

Петер ХАНДКЕ. Опыт познания усталости. 1

                                                                           Встав от молитвы, Он пришел к ученикам 
                                                                                                и нашел их спящими от печали...
                                                                                                   Евангелие от Луки 22:45

   Раньше я знавал разную усталость перед надвигающимся страхом.

   Когда раньше?

   В детстве, в так называемые годы учебы и еще в периоды ранней влюбленности - тогда особенно.
Однажды ребенком во время рождественской мессы я сидел среди родных и близких в нашей битком 
набитой деревенской церкви с ослепительно сияющим огнями алтарем, наполненной такими
знакомыми радостно-звонкими мелодиями рождественских песен, окруженный запахами взмокшего
грубого сукна и воска, и тут вдруг на меня тяжестью навалилась усталость, принеся страдания.


   Какие страдания?

   Ну, как болезни называют ужасными или коварными, так и эта усталость вылилась в ужасное
и коварное страдание, выражавшееся в том, что оно искажало всё вокруг меня, обращая церковных
прихожан в тесно прижатых друг к другу зеленых войлочных кукол, алтарь в его рождественском
убранстве с празднично мигающими огнями в туманной дали - в место страшных пыток и мук,
сопровождаемых суматошным ритуалом и бормотанием обреченных на это действо исполнителей,
а самого меня, смертельно уставшего от всего, - в какого-то урода с набухшей кожей и головой
слона, чудовищно-тяжелой, и с сухими до боли глазами; вырванный обморочной усталостью
из материального внешнего мира, в данном случае зимы, снежного воздуха, безлюдья, как
бывает при езде на санях ночью, под звездами, пока другие дети постепенно расходятся по домам,
а мы мчимся всё дальше, за околицу, в одиночестве, в полном восторге: вот где совершенство,
тут, в тишине, со свистом ветра в ушах, в синеве обледенелого пути; тянет холодом - говорили
обычно про такую зимне-холодную благодать. Но там, в церкви, совершенно иное восприятие
холода у того, кто зажат в тиски усталостью, словно "железной девой", и тогда он, ребенок,
то есть я, начинает проситься во время мессы домой, что перво-наперво означало просто
"прочь отсюда!" и отравляло его близким и без того всё реже случавшуюся - из-за ослабевающих
общинных традиций - радость общения с другими жителями округи (опять снова-здорово).

    Почему ты обвиняешь себя (опять снова-здорово)?

    Потому что тогдашняя усталость уже сама по себе была связана с чувством вины, даже усиливалась
из-за него, перерастая в острую боль. Опять ты - снова-здорОво - не смог перенести, не выдержал
общего сборища: еще один стальной обруч на голову,  еще одно обескровливание и обессиливание
сердца; даже спустя десятилетия возвращается, повторяясь, тот ударяющий в голову стыд из-за
внезапной усталости; странно лишь, что близкие потом за многое упрекали меня, не только
за это...

Петер ХАНДКЕ. Опыт познания усталости. 2 +

    А с усталостью в годы учебы было так же?

    Нет. Не было больше чувства вина. Усталость в аудиториях делала меня в эти бесконечно длящиеся
часы, наоборот, даже строптивым и резким. И причиной тому был, как правило, не только спертый
воздух и скученность студентов, сколько безучастность читающих лекции к материалу, который
должен был быть для них своим. Никогда в жизни не доводилось мне видеть таких безразличных к своему
делу людей, как те профессора и доценты университета; любой, да-да, любой служащий банка,
пересчитывающий вовсе даже не свои банкноты, дорожные рабочие, заливающие улицы асфальтом,
казались в своем аду между солнцем сверху и обжигающим гудроном снизу куда душевнее. Словно
набитые опилками сановные вельможи, монотонные голоса которых ни разу не выказали эмоционального
определения к тому, о чем они говорили, - ни удивления (хорошего преподавателя своему же
собственному предмету), ни восторга, ни заинтересованности, ни сомнения в сказанном, ни почтения
или гнева, ни возмущения, ни растерянности от собственного незнания, - нет, напротив, они только
неустанно бубнили, каркали, скандировали гекзаметр, - правда, не грудным голосом Гомера,
а тоном, предвосхищавшим экзамен и лишь иногда отражавшим потуги жалкого остроумия и язвительных
намеков, понятных посвященным, а за окном в это время зеленело, голубело и становилось темно,
пока усталость слушателя не переходила в неудовольствие, а неудовольствие - в недоброжелательность.
И опять как в детстве: "Прочь отсюда! Прочь от всех вас, вместе взятых!" Только куда? Домой, как раньше?
Однако в снимаемой мною каморке можно было опасаться теперь, в годы учения, другой,
совершенно иной и неведомой в родительском доме усталости: усталости в чужой комнате,
где-то на окраине города, где ты один, - усталости одиночества.

Петер ХАНДКЕ. Опыт познания усталости. 3 +

      А что в ней такого страшного?

      О том, чтоб просто лечь спать, и речи быть не могло: первоначально такая усталость выливалась
в оцепенение; казалось, что нет сил даже мизинцем шевельнуть или моргнуть; чудилось, что и дыхание
вот-вот прервется, так что возникало чувство, будто ты окаменел до самого нутра, будто ты уже не
человек, а столп усталости; и если всё же удавалось сделать тот шаг до постели, то после краткого,
похожего на обморок провала - вновь никакого ощущения сна: при первом же повороте - пробуждение
в бессонницу, длящееся чаще всего ночь напролет, потому что усталость в комнате, где ты один, всегда 
имеет обыкновение объявляться к исходу дня, с наступлением раннего вечера, а с ним и сумерек.
О бессоннице другие уже рассказали более чем достаточно: как она под конец даже влияет на то,
что мучающийся бессонницей видит мир в ином свете, и его собственная жизнь, при всем нежелании,
кажется ему сплошным несчастьем, любое действие - бессмысленным, всякая любовь - смешной.
<...> И я побывал в мире страдающих бессонницей (и по-прежнему причислен к ним и всё еще
пребываю в их мире). Первые голоса птиц, еще когда совсем темно, в преддверии весны: так
частенько бывает на Пасху - словно в насмешку резкий издевательский птичий крик прямо над
кроватью, стоящей в камере-одиночке, о-пять-е-ще-од-на-ночь-без-сна. Бой церковных часов
на колокольнях каждые четверть часа, отчетливо слышен даже самый отдаленный из них - этот
провозвестник еще одного убийственного дня. Фырканье и душераздирающее мяуканье
двух дерущихся котов в полной неподвижности мира, словно центр нашей Вселенной - в громкости
и отчетливости звериных криков. Мнимые похотливые вздохи или вскрикивания женщины, 
так неожиданно пронзившие стоячий воздух, как если бы внезапно прямо над головой лежащего
без сна нажали на стартёр и тут же взревел неотлаженный мотор серийной машины с конвейера;
как если бы внезапно спали все маски взаимных привязанностей и показалась изнанка панического
эгоцентризма (вот тут не двое любят друг друга, а опять, как всегда, каждый громко себя самого),
обнажая подлость и низменность. Всё это эпизодические настроения бессонницы; правда,
хронически страдающие ею люди, так, во всяком случае, я понимаю их рассказы, могли бы
определить те ощущения как устойчиво повторяющиеся, складывающиеся в одну сплошную
закономерность.   
(Перевод Галины КОСАРИК)

Милан Руфус +

 ПОИСКИ ОБРАЗА

 Тяжела,
      как удар кисти Ван Гога,
      походка весны в горах.

Рыжий художник
      (волосы - жухлой травы  копна)
      ступает зябко и шатко

       по лугу, с гусиной кожей морозца.
       (Иного луга он и не знает.)

       
  Жесткой кистью ищет гамму цветов.
  Но тщетно.
  Перечеркивает всё линией дороги.

  И карандашом внизу, под нею
  набрасывает контуры пейзажа.   

  (Перевод В.Каменской)

 КАРАНДАШ

  Ничего не иметь,
  кроме карандаша.
  Его черного языка
  и желания.

  И выразить всё:
  время, пространство, страсть, радугу.

  Словно краска была
  излишеством.
  И засветилась
  голая правда.


  БОСИКОМ

  Лишь ноги апостолов
  еще не утратили связи с миром,
  и земная твердь для них - повседневный хлеб.

  С утренних травинок склевывают зерна росы,
  дорожная пыль обнимает их,
  умывает дождь, сушит солнце,
  с ранней весны они черны от грязи,
  как сафьяновые королевские сапожки.

  Камешек западает в их память
  глубоко - на порог крови.

  И потому они помнят
  и знают.
  Знают, что им делать.

 Потому они, подпирая небо,
 так похожи на деревья.

 (Перевод Олега МАЛЕВИЧА)

Брат Петр и Христина +

 "Первое знакомство Петра с Христиной было, например, при таких обстоятельствах. Христина
и несколько ее поклонников сидели вместе у нее в комнате. Христину терзал злой дух. Ее близкие
следили за ее состязанием с ним. Христина заявляет, что демон ее ранил. Спустя краткий
промежуток времени, "потребный для произнесения "Господи, помилуй мя", - она опять застонала
и, подсунув руку под одежду, вынула гвоздь, весь окровавленный, и дала Петру. Гвоздем этим
демон ранил ее в колено. Сама она извлечь его не могла: это было сделано демоном. Вот почему
между ее возгласом, что она ранена, и извлечением гвоздя прошло некоторое время. Гвоздь был
очень горяч; от одного пребывания в человеческом теле он не мог бы так нагреться. После этого
демон пустил в ход новые мучения. Он проник к Христине под видом жабы и вцепился ей в грудь
"когтями". Христина оторвала жабу от груди и швырнула на пол. <...> Но чаще всего злой дух
мучил ее гораздо более отвратительным образом, он осквернял ее нечистотами, покрывал ее
ими с ног до головы, везде - дома, в церкви - не давая ей передышки. Доставалось и поклонникам.
Брат Виберт, желая помочь Христине отогнеть демона, разделил ее участь: он был весь испачкан
человеческим калом, которым демон покрыл половину его лица, "один глаз и половину носа",
плечо и руку. Он вышел из комнаты помыться и скоро вернулся чистым, "много смеясь", довольный,
что удостоился того же, что и Христина. Всё это пространно, обильно, с деталями, которые лучше
опустить, описывает брат Петр, человек ученый и тонкой культуры, автор писем, говорящих о его
поэтичности и духовном изяществе. В обществе несчастной одержимой и ее близких - ничем
не выдающихся, как видно по переписке, людей, брат Петр был бы готов провести всю жизнь.
<...> Личность женщины, с которой его связывала такая странная и глубокая связь, не потерпела
в его повествовании видоизменения, какое обычно обусловливалось требованиями житийного
стиля. Тем легче для нас измерить расстояние, отделяющее идеал поклонника от объекта его
поклонения, расстояние, которое он сам, впрочем, не замечает. <...> В этих образцах мистической
агиографии легко выделить одну общую черту: умолчание - полное или почти полное - о таких
качествах как внимание, участие, сострадание к живым людям. Если они проявляются, то в особой,
исключительной форме. Любовь Христины Чудесной к людям носит совершенно, так сказать,
абстрактный характер, являясь высшей формой "последования Христу". Ее подвижничество
началось с того, что она умерла, посетила Чистилище и предстояла перед Богом. У Бога она
испросила милости воскреснуть, чтобы совершить подвиг искупления людей.
     "Последование Христу" и - как результат - "преображение во Христа", "сообразование Христу"
в это литературе, как и во францисканской - доминирующий мотив. Если св.Христина взяла крест
Христов как подвиг искупления рода человеческого, так Мария из Уаньи избирает себе в удел
Христову нищету и, "неведомая и презираемая, идет просить подаяние под воротами, нагая,
последуя нагому Христу". Подобно тому как св.Франциск был пронзен лучами, исходившими от
серафима, так Мария из Уаньи видала, как "от образа Распятого исходили какие-то лучи, 
протягивавшиеся к ней и проникавшие до самого ее сердца". Христина Штоммельнская имела
стигматы, и однажды брат Петр, взглянув ей в лицо, увидел, что оно во всем подобно лику Христа
после бичевания. Внешнее сходство с Христом - в образе жизни или в телесном облике - лишь
отражение внутреннего перерождения. Святая Гертруда открывает, что, когда она взирала на
новорожденного Христа, ее душа "внезапно окрасилась тем же цветом, как у Него, если только
может быть названо цветом то, чего нельзя сравнить ни с чем доступным зрению". К святой
Мехтильде автор записи ее откровений прилагает слова св.Бернарда: подобно тому, как капля
воды, влитая в вино, вся претворяется в вино, так и святая, переходя в Бога, обращалась
в один вместе с Ним дух. Христос поглощает своих поклонниц, и кроме Христа они уже
ничего не воспринимают" (П.М.БИЦИЛЛИ.  Элементы средневековой культуры. СПб. 1995).

 

(no subject)

 Cын мне рассказывает: "А когда мы приехали в Орёл, там на крепости-вокзале была доска с надписью
 ОРЁЛ... Я услышал, как один мальчик сказал: "Орёл!" (Читать не умеет.) "И на этой надписи сидели
три огромных ворона, а на проводах рядом еще четыре ворона. Такие огромные. Изображали из
себя ОРЛОВ!"

Между проч., и орёл на гербе г.Орла чем-то напоминает ворона. Только цвет не тот.
Грязно-бурый. Сидит орёлко в короне на какой-то крепостной башенке и выставил одно крыло. 

(no subject)

 Если Христос всё совершил ради нас - то тогда действительно: "В Доме Отца Моего обители мнози суть".
 А если Он всё совершил за нас, а нам остаётся только расслабиться любить друг друга и весь мир,
то Он - Свет необитаемый.

 Христос все подвиги оставил нам, а в жертву принёс Себя Самого. +

А.Ремизов. Подкоп и затычка +

    Андрэ Бретон показывает картины. Я к нему о Мексике, о мексиканских жителях.

   "Я, как Улис, сказал Бретон, всё забыл под песни сирен. И подаёт мне камень: "Из подкопов,
 краеугольный".

     Я зажал в руке камень и поднялся на воздух, облетел все подкопы и спустился на землю.