Свен Гедин. "В сердце Азии" (1883)

germiones_muzh...тутъ я вспомнилъ объ умиравшемъ въ лѣсу Касимѣ: онъ не въ силахъ былъ двинуться съ мѣста, не то что идти цѣлыхъ три часа до воды. Ему нужна была скорая помощь. Но жестянка была слишкомъ мала; принесенной въ ней воды хватило-бы ему только помочить губы. Какъ-же быть? Въ чемъ снести ему воды?
Сапоги! Разумѣется, въ моихъ высокихъ, непромокаемыхъ шведскихъ сапогахъ! Какого сосуда еще лучше, практичнѣе? Съ бульканьемъ погрузились сапоги въ воду, затѣмъ я продѣлъ въ ушки ручку заступа, перекинулъ послѣднюю черезъ плечо, какъ коромысло, и быстрыми шагами направился назадъ по собственнымъ слѣдамъ. Сапоги были до краевъ полны драгоцѣнной влагой, которая должна была вернуть Касима къ жизни. Во время моей быстрой ходьбы часть воды расплескалась, но сквозь кожу не просочилось ни капли. Стокгольмскому сапожному мастеру Шенстрему врядъ-ли когда прежде приходилось выпускать въ свѣтъ сапоги, которые не только должны были спасти жизнь человѣку, но еще исколесить всю Азію вдоль и поперекъ. Зато они и пріобрѣли нѣкоторую извѣстность.
Мѣсяцъ все еще бросалъ слабый свѣтъ на рѣчную долину, и я легко могъ держаться своихъ слѣдовъ. Идти было также не трудно: усталость мою, какъ рукой сняло, я почти летелъ къ лѣсу, окаймлявшему лѣвый берегъ. По лѣсу пробираться стало труднѣе. Чулки на мнѣ были очень тонкія, и мнѣ въ ноги то и дѣло вонзались иглы и щепочки. Но хуже всего было то, что мѣсяцъ заволокло тучами, въ лѣсу стало темно, и я потерялъ свои слѣды. Я чиркнулъ спичку, попытался прибѣгнуть къ помощи компаса, но напрасно; крикнулъ: Касимъ! но окликъ мой замеръ въ чащѣ, и я не получилъ никакого отвѣта. Нѣкоторое время я шелъ почти наугадъ, продолжая звать моего слугу изо всѣхъ силъ. Наконецъ, я понялъ всю безполезность этого блужданья во тьмѣ—я только все болѣе и болѣе запутывался въ чащѣ лѣса — и рѣшилъ остановиться и дождаться зари.
Наткнувшись на цѣлую баррикаду изъ вѣтвей и упавіпихъ стволовъ, я поджегъ ее и образовался огромный костеръ. Сухой хворостъ и валежникъ такъ и трещали; снизу отлично поддувало, и пламя такъ и свистѣло, подымаясь столбомъ кверху и облизывая стволы тополей. Стало свѣтло, какъ днемъ; какой-то зловѣщій, багровый отсвѣтъ озарилъ темную до того чащу лѣса.
По моимъ предположеніямъ, Касимъ не могъ не видѣтъ пламени и не слышать треска огня, такъ какъ долженъ былъ находиться неподалеку. Я опять принялся звать своего слугу и искать своихъ слѣдовъ при свѣтѣ костра, но опять тщетно, и скоро растянулся на мягкомъ пескѣ. Полюбовавшись яростью огня, я заснулъ и спалъ спокойно часа два въ такомъ разстояніи отъ костра, чтобы огонь не досталъ до меня, но и не позволилъ подойти ко мнѣ какому нибудь звѣрю.
Занималась заря, когда я проснулея; огонь значительно ослабѣлъ, остановленный свѣжими тополями, полнымисоковъ; стволы деревьевъ, однако, почернѣли и обуглились, и густой черный дымъ стлался надъ лѣсомъ. Изъ сапоговъ, прислоненныхъ къ дереву, не вытекло ни капли, земля подъ ними была суха. Я глотнулъ воды, снова принялся искать свои слѣды и скоро нашелъ ихъ.
Когда я добрался до Касима, онъ лежалъ все въ томъ-же положеніи. Сначала онъ смотрѣлъ на меня безумно вытаращенными глазами, но, когда узналъ меня, сдѣлалъ усиліе подползти ко мнѣ и прошепталъ:
—Умираю!
—Хочешь воды?— спросилъ я спокойно. Онъ только качнулъ головой и безсильно опустился на землю. Онъ и не подозрѣвалъ, что было въ сапогахъ. Я взялъ одинъ сапогъ и, наклоняя его изъ стороны въ сторону, далъ Касиму послушать, какъ переливается въ немъ вода. Касимъ вздрогнулъ, испустилъ нечленораздѣльный звукъ, а, когда я поднесъ къ его губамъ край голенищи, припалъ къ водѣ и однимъ духомъ выпилъ всю сначала изъ перваго сапога, а потомъ и изъ второго.
6 мая. Послѣ того, какъ и Касимъ подвергся тому-же превращенію, какъ я наканунѣ вечеромъ, и снова пришелъ въ себя, мы посовѣтовались и рѣшили отправиться къ лужѣ, чтобы отдохнуть тамъ, какъ слѣдуетъ, напиться и вымыться,— этой роскоши мы не могли позволять себѣ въ теченіе послѣднихъ недѣль.

ps орфографию оставляю как есть

 

четвертая песнь Исландии

Дляaksion_esti


Безлучное солнце
Тьма после темени
Лед темносиний
И черный песок
Красные всполохи
Молния-остров
Птицы с хвостами
Из гиацинта
Сульфур анфракс
Здесь равноценны
А всадник – белый

Бессмертие быстрых
Звон в полнолунье
Синей секиры
В теплицах манго
Трава бледный хлор
Вода ледяная
Из вертолетов
Льющих на лаву
Морские бредни
Спасен городок
А всадник – рыжий

Землетрясенье
В день святого Дунстана
Живое от крови
Угасло море
Звездам полгода
Сыпаться с неба
Альбатросами
Львами и пеплом
Кредитов не надо
А всадник – рыжий

Рекам не выговорить
Боль вулканов
Плавай на лаве
Китеж и Туле
Давно провалились
В озера туманы
И скримслы бродят
По мегаполисам
Дрожит и косит
Под кого-то другого
Тот всадник Бледный

Разные прищуры

Художник присматривается. Почти как исландец, которому эскимос принес пояса, вышитые акульим зубом. Смотрит, оценивает не спеша.
Прищуривается Жюльетт Бинош в «Три цвета –Синий» Кесьлёвского. И любит, и презирает себя и «преемника» своего погибшего мужа, этого «композитора», которому она хочет отдаться.
Прищуривается араб, сидящий на берегу Норвежского моря, видя, как скандинавы несут топить девочку, родившуюся первой. А первым должен родиться непременно мальчик. Воин. Араб прищуривается от размышления и боли. Он не согласен с тем, что происходит, но не может это прекратить. Даже если вскочит и перебьет вполне мирных скандинавов, отберет у них девочку и ускачет с нею к руссам.
Прищуривается Сидящий Бык, смотря на Солнце.
Прищуриваются даосские и буддийские святые на фресках, глядя в себя, теряя себя, соединяясь с Безвидным и непостижным.

Византия: осколки Империи

http://theofilakt.livejournal.com/