Паки Карсавин
Feb. 27th, 2010 04:08 pmне определимое. И в этом сила идеи Церкви: в видимом лике ее прозревается лик незримый,
от видимого и внешнего восходит верующий к внутреннему и незримому, к истинному всеединству,
где обретает себя в реальном общении со всеми усопшими и еще нерожденными, со всем космосом,
еще не опознавшим себя Церковью и не ставшим ею. При развиваемом нами понимании Церкви
нет опасности, что она принципиально будет противопоставлена "миру" как чему-то иному, "злу",
и, в частности, государству, как созданию дьявола. Благодаря ему ясна вся условность, "историчность"
проблемы отношения между Церковью и государством, практически неизбежной, но и не разрешимой.
В католичестве, с его склонностью к четким, рационалистически-безупречным и негибким формулам,
мы встречаемся с ограничительным определением и пониманием Церкви. Для католика Церковь
становится оторванной частью мира, в которую можно перейти путем резкого и формального акта,
но у которой нет органической связи, интимной и таинственной со всем видимо не церковным.
Католичеству внутренне непонятен образ Церкви, как закваски, оквашивающей весь мир, непонятна
связь прорастающего зерна с питающей его землей. В протестантстве, наоборот, мы наблюдаем
уклон к небрежению видимостью Церкви, к умалению ее формальной деятельности и теургического
смысла. Истинное понимание Церкви хранимо православием, но православие хранит его, не раскрывая, преувеличивая боязнь чётких определений.
Видимая Церковь со времени Христа проходит через историю человечества, то расширяясь,
то суживаясь в своём объёме, выдвигая то те, то другие стороны своего существа. Но мы лишь
тогда приблизимся к пониманию природы её, когда поймём, что всякий момент её развития
обладает непреходящим, абсолютным значением и смыслом, раскрывает нечто ему лишь
свойственное и лишь в нём могущее выразиться. Нет более ложного понимания идеи Церкви,
как то, которое лежит в основе попыток вернуть религию к её первоначальной "чистоте",
"реформировать" её и т.п. В таких случаях абсолютное значение признаётся лишь за одним
из периодов церковного развития, и абсолютное наивно замыкается в ограниченности данного
пространства и данного времени. Та же самая ошибка обосновывает хилиастические надежды
на "полноту" или "исполнение" Церкви на земле. Это невозможно уже потому, что эмпирически
прошлое не восстановимо и не усовершаемо. Полнота Церкви дана только в инобытии,
"исполнение" её есть подъятие всякого момента и всех моментов ее эмпирической жизни
и её всеединство. И само эмпирическое развитие ее должно пониматься с этой точки
зрения - как неполное, становящееся всеединство.
Луч и спираль
Feb. 26th, 2010 12:54 pmБог не защитит ли избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь,
[хотя] и медлит защищать их? Сказываю вам, что подаст им защиту вскоре.
Но Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле? (Лк. 18:7-8).
Медлит – и вскоре, медлит – и вскоре… А дальше начинается притча
о мытаре и фарисее. Она не просто о вере, она об ожидании полноты
времен. Фарисей молится уверенно и горячо, потому что знает сроки.
«Скоро всё будет! А пока – благодарю Тебя, что я не такой, как они…»
А мытарь не глядит на небо и ничего не знает, кроме своей боли,
даже не знает, будет ли помилован. На нем – отяжеляющая милость,
сжатие времен. Он похож на Иеремию: «Гнев Господень буду нести,
потому что согрешил…» Но в этом гневе – свет и милость.
«Учитель говорит: время Мое близко; у тебя совершу пасху с учениками
Моими» (Мф.26:18). Есть догадка, что пасху Он совершил в доме мытаря.
Строго говоря, избранные, ради коих сократятся дни скорби (Мф.24:22),
это не мытари и не фарисеи. Мытарь только дает место для пасхи, сходит
на нет, чтобы очистить горницу для Иисуса и апостолов. А апостолы потом
(не сразу уразумев, ведь история, казалось, вот-вот закончится, в начале
Деяний они задают возносящемуся Учителю прямо-таки фарисейский
вопрос: «Не теперь ли, Господи, Ты восстановляешь царство Израилю?...
- Не ваше дело знать времена и сроки, кои положил Отец в Своей власти»)
отправляются проповедовать евангелие всей твари. И всё же – почему
сжатие времен так неожиданно растянулось? «У Господа один день,
как тысяча лет, и тысяча лет, как день един» - так могли бы сказать и Гераклит,
и зороастрийские цари-маги, и фарисеи, и кумраниты.
Тут нет истории: есть «колесо в колесе». Там – внутри сердца – так
и есть. «Терпение нужно вам, чтобы, исполнив волю Божию, получить обещанное,
ибо еще немного, очень немного, и Грядущий придет и не умедлит. Праведный
верою жив будет…» (Евр.10:38). Да, будет. Для него времени нет. Но что делать
с историей, которая есть? Даже вне времени, внутри сердца, она есть.
Два неразлучных Града, странствующих по земле, в коих оседают, кристаллизуются
добро и зло. Прямой восходящий луч, который в конце времен сбросит с себя
спираль тьмы.
PS Для меня время – не последовательность событий, а мера величины сдвига этих
самых событий.
Иоахим Флорский
Feb. 7th, 2010 11:29 pm(Согласование Ветхого и Нового Заветов, Книга IV, ч.II, гл.2)
Про райские сады - для Ликушина
Feb. 4th, 2010 11:14 pmнаглядностью и с тем обилием деталей, какие так любило средневековье. Будут два
воскресения, одно - душ, другое - телес. Все воскресшие будут в возрасте тридцати
лет - независимо от того, умерли ли они в этом возрасте, или в более раннем, или
в более зрелом. Если у кого в этой жизни были уродливые волосы или ногти, то они
отрастут вполне безупречными, тощие или чрезмерно тучные получат при воскресении
тела умеренной дородности; тот, кто здесь был о двух головах, воскреснет в двух телах,
и каждому телу будет придана своя особая душа. Мир нынешний весь погибнет, и будет
создан новый, без жаров и холодов, без градов, громов, молний и прочих "неудобств".
В семь раз ярче засветит солнце, земля вся будет сплошным раем и процветет вечно
благоухающими розами, лилеями и фиалками. "Ученик" диалога, перед которым
"Учитель" развертывает эти перспективы, вне себя от радости. Но это еще не всё.
Угодно ли тебе, вопрошает учитель, быть красивым, как Авессалом, вдвое сильнее
Самсона, вчетверо счастливее Соломона, впятеро здоровее Моисея, у которого ни
разу не зашатался зуб? О счастье, о блаженство, о сладость, о премудрость! - только
и может восклицать ученик.
Между этими эсхатологическими представлениями и милленаризмом, как видим, нет
существенной разницы. Небесное царство Гонория Отенского оказывается настоящим
земным раем. Средневековье возвращается к примитивной и наивной апокалиптике
иудейских отреченных книг. В его представлениях будущее сулит реализацию всех
земных радостей; загробная жизнь рисуется просто "хорошим житием"; к тому же эта
жизнь, как мы видим, будет протекать на земле, только "улучшенной". Уже в силу одного
этого нельзя противополагать "эсхатологий" как господствующей формы, в которую
отливались надежды средневековья на осуществление грядущих жизненных идеалов,
"хилиазму" Иоахима Флорского, как это делает проф. Булгаков. К средневековью вполне
применимо то, что сам он установил для иудейства I века: невозможно провести точного
разграничения между эсхатологией и хилиазмом. Эсхатологические и хилиастические
представления взаимно влияют друг на друга; небо и земля в дали будущего сливаются
вместе и обмениваются своими красками. Иоахим Флорский "хилиаст" - в отличие от
"эсхатолога" Гонория, но как раз у него Царство Божие на земле совершенно утрачивает
"земные" признаки и, так сказать, спиритуализируется до степени отвлеченного небесного
царства..." (П.М.Бицилли).
(Продолжение - завтра...)