Куда глядит Достоевский
Nov. 18th, 2009 01:43 amПроезжая недавно вечером
по набитой огнями и обсвистанной сиренами
пятничной Москве,
я весьма подивился Достоевскому,
сидящему на самом краешке постамента
у Библиотеки Румянцевки-Ленинки.
Зимой особенно ясно грезится,
что вот сейчас соскользнет он или свалится навзничь
и слетит с его лица «Гиппократова маска»,
и откроется лицо пророчье.
и услышим мы тогда -
бесогонное, нельстивое словечко…
Но нет! Даже на Кузьму-Демьяна
не поднялся он, не сковырнулся.
Рядышком мигала холодным перекрестным светом
всамонастоящая искусственная ёлка,
на которой не видать что-то было
ни мальчика, ни Христа.
Но больше всего поразил меня
выходящий из метро «Александровский Сад»
мишурный развихряй Дед-Мороз,
по-ноздревски широко он раскинул руки
и пророкотал: «Эх, душа, Фёдор Михалыч!
ну что вы пялитесь в отчужденном своем одиночестве
на Кутафью башню да на Дворец съездов!
От вашего болезненного взора
они все равно не рассыплются.
Ведь даже если вся Рассея погрузится во мрак,
Москву, где вы так надменно и праведно восседаете,
все равно будут освещать, отапливать и развлекать;
и на один месяцок я, потешный патриарх
Третьего Рима (Четвертый, так и быть, вам оставляю!)
объявляю: всем гулять, всем веселиться
в меру своих силушек! А не то к вам в гости придет
Петрус Император, и тогда запоете вы вместо попсы и колядок
«Кармину Бурану»…» И я видел, лицо Достоевского
гримасливо передернулось, да так, что вздрогнуло
личико Пенелопы Крус, закрывающее рекламой «Avon»
аж целый дом рядом с университетной церковию святой Татьяны.
А я помчался дальше, не в силах выдержать того,
что сейчас начнется - а Федор Михалыч уже подымался,
чтоб привязать к колонне Морозку за кучерявую бороду
и потребовать снега, пурги, метели...
Чудо случилось -
ночью вчера они прилетели и снова тают.
по набитой огнями и обсвистанной сиренами
пятничной Москве,
я весьма подивился Достоевскому,
сидящему на самом краешке постамента
у Библиотеки Румянцевки-Ленинки.
Зимой особенно ясно грезится,
что вот сейчас соскользнет он или свалится навзничь
и слетит с его лица «Гиппократова маска»,
и откроется лицо пророчье.
и услышим мы тогда -
бесогонное, нельстивое словечко…
Но нет! Даже на Кузьму-Демьяна
не поднялся он, не сковырнулся.
Рядышком мигала холодным перекрестным светом
всамонастоящая искусственная ёлка,
на которой не видать что-то было
ни мальчика, ни Христа.
Но больше всего поразил меня
выходящий из метро «Александровский Сад»
мишурный развихряй Дед-Мороз,
по-ноздревски широко он раскинул руки
и пророкотал: «Эх, душа, Фёдор Михалыч!
ну что вы пялитесь в отчужденном своем одиночестве
на Кутафью башню да на Дворец съездов!
От вашего болезненного взора
они все равно не рассыплются.
Ведь даже если вся Рассея погрузится во мрак,
Москву, где вы так надменно и праведно восседаете,
все равно будут освещать, отапливать и развлекать;
и на один месяцок я, потешный патриарх
Третьего Рима (Четвертый, так и быть, вам оставляю!)
объявляю: всем гулять, всем веселиться
в меру своих силушек! А не то к вам в гости придет
Петрус Император, и тогда запоете вы вместо попсы и колядок
«Кармину Бурану»…» И я видел, лицо Достоевского
гримасливо передернулось, да так, что вздрогнуло
личико Пенелопы Крус, закрывающее рекламой «Avon»
аж целый дом рядом с университетной церковию святой Татьяны.
А я помчался дальше, не в силах выдержать того,
что сейчас начнется - а Федор Михалыч уже подымался,
чтоб привязать к колонне Морозку за кучерявую бороду
и потребовать снега, пурги, метели...
Чудо случилось -
ночью вчера они прилетели и снова тают.