ИСТОЧНИК

У моего друга Л. дед был родом из Москвы. Он был очень одарённым: инженер,
математик, философ. В 1940 его сослали в Челябинск. А, когда началась война,
он ходил по улицам и говорил: «Ха! Сталин-то обос.ался! Думал, что Гитлер на
Англию попрёт, а вот и не вышло!» Его хотели расстрелять, затем признали сумасшедшим.
Но в 1943, в честь победы под Сталинградом, его все ж таки забрали в лагерь. Там он
и умер, отказавшись принимать пищу. А жена его прожила чуть ли не сто лет,
Л. разговаривал с ней. Она ничего не видела, только слышала звуки и запахи.
Однажды Л. уезжал из Москвы на Урал и сказал мне: «Бабушке скоро 97, что ей
подарить, не знаю…» У меня было масло из Галилеи. Я говорю: «Возьми…»
«Да, она только запахи и воспринимает… она поймёт!» И в спешке забыл.
Так оно и лежит у меня: будет кому-нибудь из моих близких и дальних хотя бы
90 лет, я подарю. Лилия из Галилеи.

Написать ли о том, как впервые увидел в Азове скелет императорского слона
и крепостной вал? Или о том, как в Танаисе увидел впервые человеческие кости
в песке? Человек лежал под стеклом, на боку, в позе младенца. И впрямь это был
я. Рядом – пифос, из коего нас вынули только что, и маленький стеклянный амфориск,
из коего нас поливали лотосовым маслом, но мне не досталось тогда ни капли.
Но всё это миф – кости его сухи, вид – невоинственный… Он не утонул в вине
небытия, я – козлёнок – не упал в молоко… Видно, убили его во сне никому не
известные кочевнички и ринулись дальше: в Киммерию и в Рим… Написать ли о том,
как ехали степью и на другом берегу реки возник город, вылепленный из синей песни
и самого светлого воздуха? О том, как плыли на пароме, и Дон будто сам собой
передвинулся под нами, вроде бы медленно и тихо, а вот приплыли быстро-пребыстро,
эта переправа и была жизнью, всей жизнью, и вот она окончилась, теперь растай, умри
или прими всё новое; Старочеркасская – так называется место, где сады и белые стены,
и майдан с петлями от Азовских адских ворот. Якорь утонул в подорожниках,
петли – в траве. Чугунные памятник царям, побывавшим здесь – сильно похожи на
безъязыких великанов. И – по лестнице в собор, каменный пол в испарине и словно
воском натёрт, а в иконостасе – Господь с апостолами, и сверху ниспускается Город.
Поняв ещё в три с половиной года, что я умру и меня совершенно не будет – я ждал
встретить хотя б на земле такой вот Город небесный. И дождался. Через надо было
гнать ещё дальше, в Новочеркасск. Мы крутились по разным дорогам часа полтора,
он то удалялся, то вот он, на горе – помню только запертый собор, похожий на торт,
Ермака («что он делает здесь?») и турецкую саблю – о ней, лишившей многих жизни
и сверкающей как ни в чём не бывало, затем написал я стихи, но они потеряны, да и
ладно. Не стоит слишком предаваться воспоминаниям, они затягивают, словно море.
Словно степь. Молитва – как электричка под холмами Танаиса: бежит между морем
и степью и спугивает мечты, а следующая станция – Недвиговка. Однако пробегает
эта электричка редко. И снова: мир – просвечен, воздух – чист… Тростник шелестит:
«Сна нет, Синаит…» Будто сквозь него крадётся хазарский воин со своей подругой...
Или вот сейчас выскочит банда «зелёных» и поизрубит небо. А свой алембик с лотосовым
маслом обрёл я неожиданно – проехав Башкирские степи и Уральские горы, похожие
на царей-волхвов, звёздной зимой примчался я в Магнитогорск,
и подарила мне индийское миро Н. в мой день рождения,
перед самым моим отъездом обратно в Москву.

Десять лет прошло. Есть ещё на донышке, есть.