П.Флоренский - "О "Надгробном слове" отца Алексея Мечева"

VIII. Смерть, на радость или на скорбь, не есть, однако, единственный способ кончины. Наряду со скачком в иную жизнь, мыслим и существует плавный переход в нее, подоб­ный приближению к местности, давно человеку знакомой. Это — быстрый «въезд в город», который уже давно был виден путнику с перевала жизненного пути и в который он давно уже перенес свои мысли и чувства, видя издали своих близких, там обитающих, и сносясь с ними, когда они по­сещали его. Хотя и находясь вне городских стен, он, однако, принимал в жизни этого города живое участие. Но вот он уже совсем близко от городских ворот; его встречают, и вышедшие навстречу кажутся ему не чужими людьми не­понятной для него внутренней жизни, а такими же, как и сам он.

Относительно элевзинских мистерий древние говорили, что смысл их — научить географии иного мира, так, чтобы попадая туда после кончины, душа не растерялась и не заблудилась, но пошла как по знакомой местности. Эта мысль должна быть, однако, углублена и усилена. Духов­ное воспитание должно дать не карту иного мира, а укре­пить жизненные связи с ним. Кого постигла смерть, тот после провала не может не ощущать себя оглушенным и растерянным; при добрых задатках он найдет в себе не­которые, хотя и полуосознанные отправные точки, с кото­рыми может соотнести созерцаемую им новую жизнь и рано или поздно войдет в нее. Но если этих зачатков духовности в нем вовсе не сложилось, мало того, если он вытравил в

371

себе и естественные возможности, полученные с рождением, он не сумеет соотнести с собою окружившее его, и не только не сумеет, но и не захочет, оставаясь той жизни чужд и замыкаясь от нее в субъективные мечтания, которые сдела­лись для него второй природой. Окруженный духовным ми­ром, он не будет сознавать его м, следовательно, будет вне его, кроме его.

Но тот путник, который еще здесь вошел в иную жизнь, не претерпит и мгновенной спутанности сознания, напротив, почувствует при кончине высшую ясность и полную уверенность, подобно географу, попавшему в страну, о которой он судил до сих пор по далекому виду и по отдельным расте­ниям и животным, попадавшим ему в руки. Самое большее, он заснет, чтобы проснуться уже в ином царстве. Это — не глубокий обморок людей мало духовных, а естествен­ная психологическая граница, разделяющая два мира. Он проснется как человек, за ночь приехавший в уже знако­мую ему местность и не удивится, а лишь обрадуется. О таком разве не правильно сказать, что смерти он не видел. Уже давно отсохли и отвалились все сырые, кропотные и неодухотворенные привязанности к жизни. Смерти нечего было перерезать в нем. Он не умер, а уснул. Язык давно различил эти два вида кончины: «смерть» и «успение», как нечто глубоко несходное, какими близкими бы они ни казались физиологически стороннему наблюдателю. Извне они, может быть, и кажутся трудно различимыми, т.е. для окружающих, кто сам не умирает, но изнутри в сознании того, кто наиболее глубоко заинтересован совершающимся, это существенно различные процессы. Те, кто умер при жизни и в ком уже произошло таинственное рождение, они не видят смерти и не умирают.

viatrostna  

(no subject)

Пир - это пир, а мир - это мир.
В притче о Брачном пире есть один мотив, который обычно не улавливают:
человек, пускай и гнойный, и грешный, забежал, не переодевшись. В этом
нет никакой наглости, просто он в Чертогах царских никогда не бывал
и этикета не знал. Слуги были слишком заняты другими приглашенными
(а набежало столько нищих, что слуг явно не хватало). И наш "герой"
вошел. Ну да, как есть. Он не строил из себя ни мытаря, ни фарисея.
А Господин разгневался. И - приказал выкинуть "негодяя". Хотя он молчал.

То есть явно был смущен, раскаивался. Когда задают вопрос: «Друг, как

ты вошел сюда?» - да еще Сам Господин его задает – наглец начинает

оправдываться, сообразительный – начинает извиняться, просить прощения;

а смущенный, раскаивающийся, не знающий (по-мытарски) что промолвить,

молчит. А его – вон, «во тьму кромешную». Единственный, кто праведно

изобразил сию притчу – Дионисий: там «неключимого раба» не вышвыривают

в геенну, а нежно опускают в некий сосуд: «Ты уж прости нас; придет век,

и ты тоже очистишься, будешь спасен; Господь свою тварь не забывает…»

Для

iereys