Что они там видят? +
Jul. 29th, 2008 01:22 amСмотреть здесь: http://users.livejournal.com/_shepot_vetra_/543014.html
Это прозрение, тут уже не до прекрасного.
Грех против Духа Святого - это позитивная форма яростного возмущения.
Догмат христианства - это догмат Богочеловека, родство между Богом и человеком при
сохранении, однако же, возможного возмущения в качестве гарантии, которой Бог вооружился
против человеческой фамильярности. Возможность возмущения - это диалектическое прибежище
всего христианства. Без него христианство опускается ниже язычества и попадает в такие химеры,
что язычник посчитал бы его вздором. Быть столь близко к Богу, что у человека появляется мощь,
смелость, обещание приближения ко Христу, - какая человеческая голова могла бы когда-нибудь
об этом подумать? А если принимать христианство беспристрастно, все целиком, без условий
или смущения, с некоторой небрежностью, тогда, если всю эту божественную поэму, которой
было язычество, считать человеческим безумием, то христианство - это все же изобретение
безумия божественного: подобный догмат мог возникнуть лишь в мышлении Бога, который
лишился разума, - так должен заключить человек, чей собственный разум пока еще невредим.
Воплощенный Бог, если человек без особых ломаний готов был бы стать его приятелем,
оказался бы кем-то вроде принца Гарри у Шекспира.
Бог и человек - это две природы, которых разделяет бесконечное различие качеств.
Всякая доктрина, которя не желает с этим считаться, для человека является безумием, а для
Бога - богохульством. В язычестве именно человек приводит Бога к человеку (антропоморфные
боги); в христианстве именно Бог делает себя человеком (богочеловек), однако в бесконечном
человеколюбии своей милости, своего милосердия Бог ставит одно условие - единственное,
которого он не может не ставить. В этом и состоит печаль Христа, что Он вынужден ставить
это условие, Он вполне мог унизиться до образа слуги, вытерпеть мучения и смерть, призвать
нас всех прийти к себе, пожертвовать своей жизнью... но вот возмущение, о нет! Он не может
снять возможности возмущения. О, единственное в своем роде действи! и неразгаданная
печаль Его любви, это бессилие самого Бога, а в другом смысле - и Его отказ желать этого;
это бессилие Бога, - даже его Он сам хотел, чтобы этот акт любви не превратился для нас
в нечто прямо противоположное, в наше крайнее несчастье! Ибо худшее для человека,
еще худшее, чем грех, - это возмущаться Христом и упорствовать в этом возмущении.
И именно этому Христос, который есть "любовь", все же не в состоянии помешать.
Посмотрите, Он говорит нам: "Блаженны те, которые не возмущаются против Меня"
(см.Мф.11:6 "...и блажен, кто не соблазнится обо Мне", в оригинале стоит skandalizesthe).
Ибо большего Он сделать не может и сам. О, бездонное противоречие любви! Как раз
сама эта любовь мешает Ему иметь достаточно твердости, чтобы завершить этот акт
любви, увы! разве она не делает человека таким несчастным, каким он никогда иначе
не сумел бы стать <...>"
"Это бесконечное различие качеств между Богом и человеком - вот повод для возмущения,
возможности которого никак нельзя избежать. Бог сделался человеком из любви, и Он
говорит нам: видите, что значит быть человеком; однако Он добавляет: берегитесь, в то же
самое время я Бог... и блаженны те, кто не возмущается передо Мною. А если Он, будучи
человеком, обретает внешний вид смиренного слуги, то это потому, что этот смиренный
образ должен свидетельствовать всем нам о том, что никогда никто не должен считать
себя исключенным из возможности приобщиться к Богу, равно как и о том, что для этого
не нужно ни престижа, ни кредита. И действительно, Он смирен. Обратитесь ко Мне,
говорит Он, и придите убедиться, что значит быть человеком, но и берегитесь,
ибо в то же самое время я Бог... и блаженны те, кто не возмущается против Меня.
Или с другой стороны: Отец Мой и Я - одно, и, однако же, Я тот человек, довольствующийся
малым, тот смиренный, бедный, заброшенный, отданный человеческому насилию...
и блаженны те, кто не возмущается против Меня. И этот человек, довольствующийся
немногим, каковым Я являюсь, - это тот же человек, благодаря кому глухие слышат, благодаря
кому слепые видят, а хромые идут, и исцеляются прокаженные, и воскресают мертвецы...
да, блаженны те, кто не возмущаются против Меня.
Вот почему эти слова Христа, когда о Нем проповедуют, - и, принимая на себя ответственность
перед Всевышним, я осмеливаюсь утверждать это - имеют такое значение; если не столько же,
сколько слова освящения в Кане, то по крайней мере столько, сколько слова Писания к
коринфянам: пусть каждый исследует себя (1 Кор.11:28). Ибо это слов самого Христа,
и необходимо, в особенности для нас, христиан, без передышки напоминать себе о них,
повторять их, твердить их себе вновь и вновь - каждому в отдельности. Повсюду, где о них
умалчивают, во всяком случае, повсюду, где христианское изложение не проникнуто
их сознанием, христианство есть просто богохульство. Ибо без стражей или слуг,
которые открывали бы Ему путь и давали людям понять, кто же тот, кто грядет,
Христос проходил здесь в смиренном обличье слуги. Но риск возмущения (ах, в глубине
Его любви - там и была печаль!) хранил Его и хранит сейчас, оставаясь подобно
разверстой пропасти между Ним и теми, кого Он любит более всего и кто наиболее
близок к Нему <...>"
"...Последняя форма возмущения - это та, которая разбиралась в последней главе,
то есть форма позитивная. Она рассматривает христианство как неправду и ложь, она
отрицает Христа (Его существование, хотя Он был Тот, Кто велел миру быть) в манере
докетов или рационалистов: то есть либо Христос - это уже не индивид и имел лишь
внешне человеческий образ, либо Он просто человек, индивид; так Он растекается
в поэзию и миф, не претендующие на реальность вместе с докетами, - или же вместе
с рационалистами погружается в реальность, которая не может претендовать на
божественную природу. Это отрицание Христа, парадокса, в свою очередь, подразумевает
отрицание и всего остального в христианстве - греха, отпущения грехов и так далее.
Такая форма яростног возмущения - это грех против Духа Святого..."
(Сёрен Аабью Кьеркегор. Болезнь к смерти, ч.II, V III).