Порфирию Косоротову
В прошлодневном сиянии, как между зеркал,
когда уже всё сказано и пересказано, когда попрощался и –
кому-то хочется еще и еще бродить по листве, а я заснул;
ночью ровно так потянуло безнадёгой, чистотой, ветром,
я не выглядывал в окно – зима казался внезапной, долгожданной
гостьей с северного урала, говорящей «ёнэж, ёнэж».
А наутро – небо как мыло, разведенное в теплой воде, только
жуткая сырь и мелкосей в лёгких.
Где стояли лексусы и форды – там куски сливочного мороженого с черносливом,
кто уехал – оставил после аккуратно вынутую крышку
пирога с сахарной пудрой, а внутри – черная плоть асфальта с яблочной начинкой листвы.
Лиственницы одни стоят как шатер, дубы поувяли, березы борисов-мусатовской
прощальной песней мерцают, но люди
бегают по снегу жуками Брейгеля.
В прошлодневном сиянии, как между зеркал,
когда уже всё сказано и пересказано, когда попрощался и –
кому-то хочется еще и еще бродить по листве, а я заснул;
ночью ровно так потянуло безнадёгой, чистотой, ветром,
я не выглядывал в окно – зима казался внезапной, долгожданной
гостьей с северного урала, говорящей «ёнэж, ёнэж».
А наутро – небо как мыло, разведенное в теплой воде, только
жуткая сырь и мелкосей в лёгких.
Где стояли лексусы и форды – там куски сливочного мороженого с черносливом,
кто уехал – оставил после аккуратно вынутую крышку
пирога с сахарной пудрой, а внутри – черная плоть асфальта с яблочной начинкой листвы.
Лиственницы одни стоят как шатер, дубы поувяли, березы борисов-мусатовской
прощальной песней мерцают, но люди
бегают по снегу жуками Брейгеля.