Тихо горят огни на алтарях карпатских, на белом Криване – а на Москве
не хуже того: в небе полно ежей-фейерверков, и спит под тортообразным храмом
Василий блаженный, голый, как свечка, живой, как мумия с вострым глазом.
В Байях пир у этрусков, вечный и любвеобильный: войди, не бойся;
а на промытом сквозь сито берегу Индийского океана – дэв Агван бросает в прибой Рустама
ну, а тот лежит на своем плаще и не думает о победе, он думает тысячью первой ночью:
«Только бы мне доплыть до снегов устюжских,
до Ядран-моря, до лазурных взоров Анастасии…»
не хуже того: в небе полно ежей-фейерверков, и спит под тортообразным храмом
Василий блаженный, голый, как свечка, живой, как мумия с вострым глазом.
В Байях пир у этрусков, вечный и любвеобильный: войди, не бойся;
а на промытом сквозь сито берегу Индийского океана – дэв Агван бросает в прибой Рустама
ну, а тот лежит на своем плаще и не думает о победе, он думает тысячью первой ночью:
«Только бы мне доплыть до снегов устюжских,
до Ядран-моря, до лазурных взоров Анастасии…»