ИВАН ГРОЗНЫЙ
И ровно и вперегонку, уступая и толкаясь, мы бежим по Моросейке на Красную площадь.
Все мы спешим к Л о б н о м у м е с т у послушать О б ъ я в л е н и е, о котором возвещалось
с перекрестков и в тупиках.
На Спасской башне уж пропели часы полдень. Народ всё прибывал. Но Лобное место оставалось
свободным, и только какие-то мальчишки по временам завладевали им тотчас же к общему
удовольствию и развлечению летели вверх тормашками.
С помощью знакомого полотёра с Зацепы я взобрался на кровлю В а с и л и я Б л а ж е н н о г о,
и от меня прекрасно видно было даже всякую мелочь.
Наконец толпа, крякнув, осадила, головы обнажились, а на Лобном месте показался маленький
человечек; он был в высоких воротничках и смокинге, а голова его была повязана платком
по-бабьи.
- Юродивый, - прокатилось по площади из уст в уста, - это юродивый сам.
На Спасской башне снова пропели часы и пели долго: тринадцать.
- Садитесь, господа, - сказал Юродивый, кланяясь на все четыре стороны: Кремлю,
Замоскворечью, Историческому музею и Рядам.
Так как я сидел, то, не смея ослушаться, всё-таки подобрался, будто усаживаясь,
все же прочие, стоявшие внизу, хотя и было не совсем удобно, беспрекословно присели.
- Милостивые государыни и милостивые государи, - запел Юродивый з н а м е н н ы м
распевом, - все мы учились заповедям, и всякий знает, что их десять штук. Не так ли,
десять штук?
И в ответ прогудела толпа, как гудят В о и с т и н у в о с к р е с на Пасхе в церквях.
- Ну, вот, господа, - продолжал Юродивый тем же распевом, - а на самом деле их
не десять, а четырнаддцать. Отцы наши утаили от нас, но и они мудрые, да и все мы
искони блюли их все четырнадцать.
- Блюли, - проблеяла толпа.
_ А! вот, видите! - пропел Юродивый, - а теперь по исчислениям Кугельгейма фон Густава
пришло время провозгласить их полностью и начать исполнять не тайно, а в открытую.
Внимайте же и пишите в сердце, вот новые заповеди:
11-я - Не зевай.
12-я - Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами.
13-я - Прелюбы сотвори.
14-я - Укради.
Юродивый залился таким веселым смехом и так затряс головой, что платок съехал ему
на шею, и перед опешенным, сбитым с толку народом вдруг метнулись глаза, и грозное
стало лицо царя Ивана.
На Спасской башне пропели часы и пели долго: четырнадцать.
