Раз пришли последние времена

[hoddion]

Под горой жил отшельник. Утром пел, днем спал, вечером с учеником снимал закаты, ночью сидел в исихастском борении. Но иногда выходил ночью и смотрел наверх. На горе каждую ночь происходили какие-то оргии. Собирались в круг, жгли костры, кричали хором «Ээээээй!» и «Ааааааа!» Затем плясали, дальше – молчание. Тишина. Утром снова шли обычные люди, да и не совсем обычные – малыши в музыкалку, кто постарше – в художку, самые красивые – налегке в балетную школу, и все, даже самые вдохновенные – в онкоцентр. Кто шел сам, кого везли. Кто возвращался, кто нет. Обычно те, кто возвращались после очередного облучения, потеряв силы, заходили в женский монастырь, стоявший в долине. Источник был «для своих», больным там пить не давали. Полежать тоже не приглашали. Так что прямая тропинка к отшельнику. Ученик глазел, отшельник давал ему послушание сбегать за водой с двумя баллонами в женский монастырь. «По благословению старца» воду, конечно, давали, бери сколько хочешь. Так и сбегала не отданная даром живая вода на спине послушника из долины в яругу, где отшельник отводил душу на страждущих. Поил. Благословлял. Целовал. Отпускал. Послушнику велел провожать до трамвая километра полтора самых подусталых от жизни и от химии. По пути надо было перелазить через детскую железную дорогу и небольшой отрезок идти по мосту. Дети норовили промчаться на большой скорости и не то, чтобы задавить, а заставить отскочить. И в упор обдавали кричащим паром.
Однажды стемнело рано в ноябре. И звезд не было. И на молнию надежды тоже не было. Загасли почему-то обе лампады в земляной пещере. И спички иссякли. И зажигалка, подаренная одним бельгийцем, куда-то запропастилась. На горе разгорался карнавал, как обычно, под воскресенье. И тут старец , осененный каким-то вдохновением, вдруг выдохнул ученику:
- А вот ступай и возьми у них огоньку!
Ученик почему-то улыбнулся. И уверенно пошел наверх. Надо ли говорить, что вернулся он только заполдень.
- Отец, ничего нет, ни ада, ни рая, ни балетной школы, ни музыкалки, ни художки, ни онтологии, ни онкологии, ни тебя, ни меня, а есть только Огонь, вечно живой Огонь! И его поющий круг!
Они – там…
… все со всеми, навсегда! Ну что ты на меня так смотришь? И женского монастыря нет, и источника нет, и города нет, откуда я к тебе сбежал – вон он, вдали виднеется, на трамвае в два счета вернуться можно!
Короче, ушел старец на Памир. Проповедовать снежным барсам, муфлонам и уларам. А на людей забил, вообще.
А ученик – нашел себе единственную и женился. Тут и сказке конец.