Николай Гумилев. Видение.

Оригинал взят у olshananaeva в Николай Гумилев. Видение.

Лежал истомленный на ложе болезни
(Что горше, что тягостней ложа болезни?),
И вдруг загорелись усталые очи,
Он видит, он слышит в священном восторге —
Выходят из мрака, выходят из ночи
Святой Пантелеймон и воин Георгий.

Вот речь начинает святой Пантелеймон
(Так сладко, когда говорит Пантелеймон)
— «Бессонны твои покрасневшие вежды,
Пылает и душит твое изголовье,
Но я прикоснусь к тебе краем одежды
И в жилы пролью золотое здоровье». —

И другу вослед выступает Георгий
(Как трубы победы, вещает Георгий)
— «От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья,
Но сильного слезы пред Богом неправы,
И Бог не слыхал твоего отреченья,
Ты встанешь заутра, и встанешь для славы». —

И скрылись, как два исчезающих света
(Средь мрака ночного два яркие света),
Растущего дня надвигается шорох,
Вот солнце сверкнуло, и встал истомленный
С надменной улыбкой, с весельем во взорах
И с сердцем, открытым для жизни бездонной.

Святой Георгий из Бочорма (11 в.)

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Смысл жертвоприношения

Оригинал взят у vevyurko в post

Марсель Мосс полагал, что жертвоприношение как таковое содержит в себе идею искупления. Как кажется, этому противоречат все самые знаменитые акты такого рода в Ветхом Завете: жертвоприношения Авеля и Каина, заклание Исаака, обречение на смерть дочери Иеффая. Очевидно, что древний мир знал идею жертвы как ритуального отказа от материальной основы жизненных благ в пользу их источника. Поэтому отмечается, что Авель приносил Богу не просто чистых, но первородных животных мужского пола. В литературе эллинистического периода один из самых ярких, связанных с этим, эпизодов – окончание диалога гимнософистов (индийских «голых мудрецов») и Александра Македонского. Возлив на огонь все подаренное царем драгоценное масло, мудрецы тем самым демонстрируют возвышенное отношение к материи как такой субстанции, символическая функция которой выше утилитарной. Таким образом, жертва сама по себе вовсе не обязательно есть выкуп. Но нельзя свести ее и к ритуальной инсценировке, потому что жертва отличается от любого другого обряда реальностью уничтожения вещества, жизненно-необходимого для человека. Будучи просто истреблением или – в случае с принесением живых существ – пролитием крови, жертва выражает определенное отношение к этим актам, которым придается особая ценность, сакраментальность и торжественность. Иначе говоря, жертва противостоит тривиализации потребления вообще, и убийства в частности. Но тем самым она выражает чувство вины за профанное совершение того же самого, потому что заставляет пережить как исключительное то, что содержательно тождественно повседневному. Поскольку же то, что совершается во время жертвоприношения, составляет основу человеческой жизни, – а именно, потребление пищи, – можно утверждать, что в акте жертвоприношения человек выражает чувство вины за свое существование как таковое, неспособное длиться без истребления живых существ.