Выхожу из храма в прообраз невидимого мира. Стены храма – прообраз невидимого мира. Зрачки погружены в череп. Вхожу в ледяной город атеистов. За спиной никого. Дитя совершает первое причастие – Ест волчью ягоду. Мать кричит: "Выплюнь сейчас же". А дома ждет быт. Хаос предметов. Дух Святый, помилуй. Кружка крепкого чая своей тяжестью Обнаруживает мою зависимость от тела. В храме каждая икона – ренессансная картина, Когда Бог скрывался за горизонт с горами и городами в прозрачном воздухе И оставалось искать его в красках. Где Бог? Он не здесь и не здесь. Но опустелый взгляд почему-то восходит к иконе, К отличию православия от ислама. Теперь я дома. Но лучше, когда все полно света, И вещи поют о своем ничтожестве. "Помилуй мя, Господи", – молятся старухи. А я молюсь о другом – Терновому кусту, который через столетья обовьет чело Христа, Облаку Моисея, Чтобы мои зрачки не расширились, когда выйду на воздух, При виде природы.
Василий Филиппов
Стены храма – прообраз невидимого мира.
Зрачки погружены в череп.
Вхожу в ледяной город атеистов.
За спиной никого.
Дитя совершает первое причастие –
Ест волчью ягоду.
Мать кричит: "Выплюнь сейчас же".
А дома ждет быт. Хаос предметов.
Дух Святый, помилуй.
Кружка крепкого чая своей тяжестью
Обнаруживает мою зависимость от тела.
В храме каждая икона – ренессансная картина,
Когда Бог скрывался за горизонт с горами и городами в прозрачном воздухе
И оставалось искать его в красках.
Где Бог? Он не здесь и не здесь.
Но опустелый взгляд почему-то восходит к иконе,
К отличию православия от ислама.
Теперь я дома.
Но лучше, когда все полно света,
И вещи поют о своем ничтожестве.
"Помилуй мя, Господи", – молятся старухи.
А я молюсь о другом –
Терновому кусту, который через столетья обовьет чело Христа,
Облаку Моисея,
Чтобы мои зрачки не расширились, когда выйду на воздух,
При виде природы.